Тоже понятно. Она ведь убила грудного младенца. Своего собственного грудного младенца.

— Девятое: тебе могут запретить рожать других детей.

Других детей. Рожать других детей. Да, он только что произнес это вслух.

— И самое главное, десятое: нас могут лишить права увидеться с Хлоей. Права опеки мы теперь точно не получим, а это значит, что ее отдадут на государственное попечение и она останется без родителей. Сирота в четырнадцать лет. Моя родная дочь. А теперь еще и единственный мой ребенок. Малышка Хлоя.

Десятый пункт вообще-то вместил в себя три или четыре факта. Джоанна предположила, что Алистеру не захотелось возвращаться к первой руке, которая уже получила свою порцию фактов. Так было аккуратнее. Но, честно говоря, многовато фактов для одного маленького мизинца.

Джоанна по-прежнему сидела неподвижно и делала вид, что это его идиотское выступление что-то значит — теперь, когда Ной мертв и лежит там, на заднем сиденье взятой напрокат машины.

Но у Алистера была еще и заключительная речь, и, к несчастью, он захотел, чтобы Джоанна изменила позу — очевидно, для большего эффекта. Он вытащил руку, на которой она сидела, и сжал в своей, холодной. Джоанна удивилась: холодная рука — когда с ними происходит такое, да еще в эту удушливую жару? Возможно, он просто-напросто не человек.

Другой рукой он развернул ее лицо к себе. Ее глаза не поспевали за лицом, но в конце концов смогли остановиться там, где он хотел.

Джоанна увидела, что с него градом льет пот. Капли на лбу, огромные пятна под мышками и на груди.

— Ной умер. Вероятно, у него была аллергия на пенициллин. Произошел несчастный случай.

Наконец-то он произнес нечто, близкое по смыслу к «ты не виновата». Произошел несчастный случай. Ее вина, но не только.

— Ты закончил с фактами, — сказала она, не сомневаясь в верности догадки — уж слишком затянулась пауза после вопроса, который он ей задал.

— Да, — ответил он и положил руки ей на плечи.

— Я бы хотела умереть здесь, если ты не против. Я бы могла воспользоваться пакетом, который нам дали в магазине в аэропорту, и вот подумала, может, тебя не затруднит достать его из багажника.

— Джоанна, перестань. Подумай о Хлое.

Джоанна наклонилась и попыталась развязать шнурок на кроссовке. Руки у нее не то онемели, не то просто не слушались. Джоанна никак не могла сообразить, как же это делается, но продолжала упорствовать и в конце концов смогла ухватиться за нужную часть шнурка и дернуть. Она стала спихивать развязанную кроссовку с ноги другой ногой, еще обутой.

— Прекрати немедленно.

Уф, кроссовка наконец снялась. Теперь оставалось вытащить из нее шнурок. Джоанна подтянула кроссовку к себе на колени и стала ослаблять шнурок и вытаскивать его из дырок. У нее все получится. Нужно только уговорить Алистера принести пакет из багажника. Он не сказал «нет», но почему-то не двигался с места. Сама она не сможет туда вернуться. Она больше не станет смотреть на ту машину. Она как-нибудь уговорит его.

— Есть! — Джоанна со шнурком в руке повернулась к Алистеру, победно улыбаясь.

Это едва ли можно было назвать пощечиной, хотя Джоанна не успела разглядеть, разжал он кулак или нет. Так или иначе, удар пришелся ей в левую скулу и был такой силы, что голова Джоанны откинулась назад, прежде чем бессильно опуститься чуть не до земли, к лодыжкам.

…Ой, надо же, клочок пепла исчез.

Она пришла в себя на переднем сиденье машины. Под включенное радио и леденящий кондиционер.

— Если вы живете в Энглси и Лорне и видите пламя, не пытайтесь выйти из дома. Слишком поздно… Если вы живете в Торки и видите пламя, не пытайтесь выйти из дома. Слишком поздно. Если вы живете в Эйрис-Инлет…

Алистер увидел, что Джоанна очнулась, и выключил приемник.

Ее первым порывом было обернуться и посмотреть на заднее сиденье. Какое же облегчение она испытала, обнаружив, что из-за страшной боли — в шее, голове и ухе (а, ну да, у нее ведь отит, шок и адреналин на некоторое время отключили боль, но теперь она вернулась) не может повернуть головы.

— Прости меня, пожалуйста, — сказал Алистер.

Насколько позволила шея, Джоанна повернула голову вправо и вздрогнула. Губы Алистера изменили цвет и стали вдвое тоньше. Она посмотрела на его руки и удивилась, как это руль до сих пор не треснул — так яростно Алистер сжимал его.

Он, как обычно, ехал слишком быстро и даже не подумал пристегнуться. Всем корпусом Алистер подался вперед, едва не касаясь лицом лобового стекла.

Джоанне было страшно находиться с ним рядом. Он ее ударил. Впервые в жизни.

Может быть, он ее боится? Боится смотреть на нее и поэтому не отрывает глаз от дороги?

Они оба сейчас боялись — всего.

— Джоанна… — Он произнес ее имя шепотом, оно вырвалось откуда-то из горла. — Не оставляй меня.

Рот у него вдруг открылся, да так и остался открытым, и на нижней губе стали собираться капли слюны, точно слезы. Алистер, сгорбившись, монотонно твердил:

— Не бросай меня не бросай меня не бросай меня не бросай меня не бросай меня не бросай меня не бросай меня не бросай меня…

Джоанна, забыв про боль, отстегнула ремень, просунула голову под его руку и уткнулась лицом ему в грудь. Она вдохнула носом воздух, надеясь почувствовать знакомый свежий запах мыла, но от Алистера пахло только потом и самолетом. Она стала дышать ртом.

— Эй, ну что ты… — тихонько проговорила Джоанна. — Я тебя не брошу. Прости меня. Не брошу. Я обещаю. Обещаю. Я всегда буду с тобой. Всегда.

План действий

Ее груди были как каменные горы, как два вулкана, внутри которых клокотала горячая жидкость. Джоанна потрогала левую грудь через футболку. Даже через ткань руку обдало жаром. Прошло, наверное, часов семь с тех пор, как… Ей не понравилось, к чему ведет это предложение. Она вовремя оборвала мысль: часов семь с тех пор. Просто с тех пор.

Отныне, вдруг поняла Джоанна, почти все мысли придется прерывать и переформулировать.

Она знала, на что идет, оставаясь с Алистером. Он принял решение, она его поддержала, и ее присутствие необходимо для реализации плана. Они продумают детали, когда доберутся до коттеджа. А пока нужно сохранять спокойствие — и просто ехать вперед.

Небо было темным от смога, густого, как в Лондоне, и еще больше густеющего по мере приближения к Гилонгу.

Джоанна оттянула ворот футболки и заглянула в лифчик: соски увеличились втрое, но не подтекали. Если бы сейчас раздался знакомый звук, молоко хлынуло бы фонтаном. Но этого звука больше не будет, никогда — и что же станет с ее грудями? Наверное, они продолжат расти, причиняя ей боль, до тех пор пока не взорвутся. Джоанне не хотелось бы умереть таким вот образом. Лучше бы все-таки там, на насыпи, с пакетом из дьюти-фри на голове.

Впрочем, можно умереть и прямо сейчас. Они оба не пристегнуты, а Ной все равно уже мертв. Впереди показался знак аэропорта Авалон на массивных железных опорах. Алистер гнал сто тридцать в час. Всего-то и нужно — ухватиться за руль и в нужный момент резко вывернуть его в сторону. Через пять секунд, через четыре, три…

Нет, он не разрешил ей об этом думать, Джоанна ему обещала.

— Мне нужно сцедить молоко, — сказала она.

Костяшки пальцев Алистера уже не белели — после того как Джоанна сказала, что не оставит его, после того как «факты» с третьего по десятый стали не более чем выдумкой.

— Сможешь двадцать минут потерпеть?

Алистер воспринимал здесь время по-австралийски: двадцать минут в этой стране означало не меньше сорока. Но — ладно, она подождет.

Би-и-ип! Би-и-ип!

Мобильный Алистера напугал Джоанну — она подпрыгнула, и, когда приземлилась обратно в кресло, груди-камни едва не отделились от тела:

— Ай!

Он посмотрел на экран.

— Связь наладилась. Пять пропущенных звонков… Мама.

Элизабет была дома и ждала, когда они позвонят. Она тщательно готовилась к их приезду — приводила в порядок сад и переставляла мебель в доме. Ее единственный ребенок! А с ним — любовь всей его жизни! («Алистер, ну конечно, раз ты так говоришь, значит, так оно и есть!») И ее единственный внук! Она зачеркивала дни в календаре, который сын прислал ей на Рождество, через три недели после рождения Ноя. На каждый месяц приходилось по одной фотографии внука. Сейчас было время февральской картинки — на ней Ной лежал в коляске у входа в их эдинбургскую квартиру, укутанный в голубое одеяльце с кроликами — то, что ему прислала Элизабет.