— Хорошо, спасибо.

Он сидит на кухне, пока я готовлю кофе, нервно сцепив пальцы. Сделав глоток, говорит, что не знает, с чего начать.

Я упрощаю дело:

— Новостей нет?

— Нет.

Его губы вздрагивают.

— Как такое могло случиться?

Я сама не могу поверить в то, что происходит, но, как только он начинает рыдать, я обхожу вокруг стола и обнимаю его.

— Я — плохой человек. Это все из-за того, что я плохо поступил с тобой. Прости меня, пожалуйста.

Моя майка вся промокла от его слез, и я даю ему салфетку.

— Не думай сейчас об этом. На, высморкайся.

Он сморкается от души, не сдерживаясь. Да и с чего бы ему стесняться? Я видела, как он намыливает яйца и выщипывает волосы в ноздрях. Ощущение такое, как будто мы никогда и не расставались. Это чувство близости окутывает меня, точно кокон. К моему ужасу, это ощущение мне приятно.

— Как я мог?! Я ничтожество, ходячая банальность, все из-за меня. А она… она такая неуравновешенная… Думаю, она всегда была такой, но я этого не замечал.

Все эти четыре года я мысленно спорила с ним — каждый день, чуть ли не с утра до вечера. У меня готово для него так много злых слов. Я устраиваю им смотр.

Ты — самовлюбленный психопат. Вот, взгляни-ка на свой психологический профиль.

Бойкое, поверхностное очарование — галочка.

Интеллект выше среднего — галочка.

Относительная уравновешенность, хладнокровие, легкость вербализации — галочка.

Промискуитет; многочисленные половые связи с поверхностными знакомствами; неустойчивость, ненадежность и необязательность, в том числе в браке, — три галочки.

Настал долгожданный миг. Наконец-то я могу сказать ему все, что думаю.

— Я перечислила денег, — говорю я вместо этого, потому что все вышеизложенное — это ведь просто смешно, правда? Безумные бредни обманутой женщины. Гореть тебе в аду, и все такое. Я — такая же, как все остальные несчастные стервы, преисполненные ненависти к своим бывшим. — Не знаю, чем еще я могу помочь.

Алистер, которого я любила всем сердцем столько лет, сморкается в последний раз да так и остается сидеть — с салфеткой в трясущейся руке.

Я сажусь рядом на табурет. Бывший муж разворачивается ко мне, его колени почти касаются моих.

— Ты стала еще красивее, чем раньше.

— Прекрати.

Никакого жеманства, я действительно не хочу слышать всей этой ерунды.

— Жизнь без меня пошла тебе на пользу.

Его колено слегка касается моего. Я рефлекторно отдергиваю ногу, но этого краткого касания достаточно, чтобы я почувствовала, как слабею. Умеет, гад.

— Я поздно спохватился.

У него звонит телефон, и он на секунду задумывается, отвечать ли. Я нахожу это странным по двум причинам. Во-первых, что бы ни происходило, Алистер всегда отвечал на звонки. А во-вторых, пропал его сын. Какой отец стал бы раздумывать в ситуации, когда каждую минуту может прийти долгожданная новость?

— Надо ответить, — говорю я.

Он следует моему совету.

— Бетани, привет… Не может быть! Правда?? Ты шутишь!

О боже, они нашли его, думаю я. Наверняка нашли! Алистер вне себя от счастья.

— Это потрясающая новость. Соглашайся, не раздумывая! Спасибо, спасибо, спасибо!

— Что? — спрашиваю я, улыбаясь и уже готовясь обрадоваться вместе с ним.

— Меня покажут в «60 минутах»!

— А, — моя радость сдувается, и я кривлю душой: — Здорово.

— Она просто восхитительна! Ты ее помнишь? Мы были на одном курсе на деловом администрировании. Бетани Макдональд, помнишь?

— Помню. Красавица.

— Ты так думаешь?

Конечно, я так думаю. Алистер не один год бредил этой женщиной.

— Полиция тоже на высоте. Буквально не к чему придраться.

Альбом, который я носила к адвокату, лежит на столе рядом с телефоном Алистера. Он напоминает мне о главном.

— Что теперь будет… с Хлоей?

Он немедленно набрасывается на меня:

— Александра, зачем ты четыре года скрывала ее от меня? Ты представляешь, насколько мне было тяжело?

Он пользуется старой тактикой отвлекающих маневров. Отвечай вопросом на вопрос (Я: «Где ты был весь вечер?» Он: «Откуда у тебя такая паранойя?»).

— Что теперь будет с Хлоей? — спрашиваю я, на этот раз тверже.

— Ноя не могут найти уже две недели, — хнычет Алистер в ответ.

Он пытается переключить мое внимание, но я не поддамся. Я использую тактику, которую усвоила, когда училась на юриста. Если оппонент тянет с ответом, не заполняй за него паузы.

Тактика срабатывает — он сам заполняет паузу, но не тем ответом, которого я жду.

— Он мертв, я знаю.

— Ты не можешь этого знать.

— Через трое суток любой это знает.

— Наверняка этого знать не может никто, Ал.

Алистер, а не Ал! Зачем я назвала его так? Алом звали мужчину, в которого я была влюблена. А это — Алистер, тот, кем он оказался на самом деле.

— Я не могу лишиться их обоих, — говорит он, и я понимаю, что это значит. Он по-прежнему хочет ее забрать.

Гнев поднимает меня с табурета и швыряет к столу, по другую сторону. Я скрещиваю руки.

— Значит, несмотря ни на что, мы все-таки будем судиться?

Он разводит в стороны и разворачивает вверх обе ладони — он открыт передо мною, он умоляет его понять.

— Я потерял сына! Ноя больше нет. Хлоя — это все, что у меня осталось. Я думаю только о том, что будет правильнее для нее. Ты ведь сама видишь, что у нее не все ладно, правда? Все остальное я уже загубил. Может, хотя бы ей я смогу помочь. Может, мы сможем с тобой договориться? Мирно? Ну ведь должно же в этом мире хоть что-то сложиться хорошо?

Он опять рыдает. И я опять обегаю стол, чтобы обнять его.

— Моего малыша больше нет, — говорит он. — Я ненавижу себя. Ненавижу себя! Прости, что я причинил тебе столько боли! Скажи мне, что прощаешь! Пожалуйста, скажи, что мы сможем все уладить, скажи, что это возможно — ради Хлои!

Он не станет отнимать ее у меня. Мы не будем судиться. Мы все уладим вместе! Обвинения, которые я так долго готовилась ему предъявить, рассеиваются. Я говорю, что прощаю его.

Говорю, что, конечно, мы все уладим.

Меня переполняет восторг. Я свободна. Мне больше не надо бояться и прятаться. У меня не отберут Хлою. У меня нет врага. Никто не стремится причинить мне боль. Мне не нужно больше ни в чем убеждать социальных работников (или восстанавливать их пошатнувшееся доверие). Меня не станут публично мучить в суде. Я могу выпить бокал вина, если захочу. Я так много улыбаюсь у себя в кафе, что получаю пятьдесят долларов чаевых. Хм, надо будет делать это почаще.

Забрав Хлою из школы, я говорю, что все в порядке, нам не придется расставаться — и мы обе прыгаем от счастья. Я сообщаю ей, что мы едем праздновать. Она спрашивает куда, и я говорю — куда она захочет. Она говорит, что, раз так, то я могу поснимать дурацких фоток для своего дурацкого альбома, и тогда я достаю альбом из сумки и говорю:

— А ну-ка, хватайся за один конец, а я — за другой.

Она так и делает, мы разрываем альбом пополам и громко хохочем.

Хлоя настроена сентиментально и хочет сделать что-нибудь такое, что мы делали вместе раньше, поэтому мы отправляемся в Луна-парк, и я даже решаюсь прокатиться с ней на американских горках. Я теперь ничего не боюсь. В самых страшных местах Хлоя вскидывает руки над головой и смеется над тем, как я ору. Она покупает себе голубое мороженое и берет его с собой в тележку Поезда Привидений, а потом в темном тоннеле бросает кусочек мороженого мне за шиворот, и я подскакиваю от ужаса. Мы берем фиш-энд-чипс, едим на пляже Сент-Килда и смотрим, как мимо по набережной носятся роллеры и как солнце медленно садится в воду. По дороге домой мы покупаем два DVD и семь пакетов леденцов — и смотрим фильм, набив рот сладостями. Правда, Хлоя засыпает примерно на середине, со счастливой улыбкой на лице.

Меня переполняет восторг. Потеряв Ноя, Алистер изменился. Где-то глубоко в нем все-таки остался тот мужчина, в которого я когда-то влюбилась. Хороший человек. Способный страдать. Все позади. Я в безопасности, я счастлива, и я засыпаю…